Николай Шпыркович - Лепила[СИ]

— А Генрих Витольдович взял отпуск за свой счет, у него мать заболела, будет через 2 дня, ну, может, через три, не помню точно — ответила она мне на вопрос «где светило?» На нет и суда нет. Я вернулся в отделение, переоделся, и, пожелав Денису на прощание «широкого горла и надежной вены» выбрался, наконец, из порядком уже надоевшей больницы. Никакие злодеи в этот раз меня не подстерегали, так что я без приключений добрался домой. Вытянувшись на диване, я открыл бутылку пива, брызнувшую на меня капельками пены, и с наслаждением потянул длинный глоток ледяного, режущего напитка. Нашарив ногой пульт, я подтащил его поближе и, нащупав самую потертую кнопку, нажал ее, включив телевизор. Шли новости — однообразные: в Ираке и Чечне взрывали, в Португалии горели, в Латинской Америке, наоборот тонули. Число жертв проговаривалось равнодушной скороговоркой, так что было совсем не страшно, ощущения, что люди умирают, или становятся инвалидами, не было. Я попробовал настроиться на гневный лад, представить, что вот, где–то в иракской больнице сейчас бедолагам хирургам предстоит оперировать израненного осколками мальчика, может быть ампутировать ему ноги, а может, у него взрывом разворотило живот или в долю секунды выжгло глаза — не получалось! Не болит чужая боль на экране. Нормальное телевизионное воспитание.

Занавеска в открытой балконной двери колыхалась от слабого ветерка, от выпитого пива и бессонной ночи веки начали тяжелеть, пару раз я выключался на несколько секунд, после чего, махнув рукой на запланированные дела (сходить купить чего–нибудь поесть, постирать, убрать, наконец, в квартире) погрузился в сладкий сон. Проспал я почти до вечера, проснувшись же, послонялся по дому, сымитировал попытку уборки на кухне, посмотрел какой–то бестолковый сериал, где очередные спецназовцы крушили всех врагов отечества (российского? американского?). После того, как парочка главных героев убежала по коридору от пламени догоняющего их взрыва, телевизор я выключил. Оно, конечно, условности, особенности жанра там, и проч., но приходит ли в голову создателем подобных спецэффектов мысль, что бегут–то их герои со скоростью несколько сот метров в секунду — поскольку, завидев взрыв, оборачиваются, и от взрыва таки убегают. Наскоро соорудив пару горячих бутербродов в микроволновке, я опять завалился спать. Сон, однако, шел ко мне со скоростью одноногого участника Крымской кампании, видно днем я выбрал всю норму. Опять же, кофе. Промучившись до 2‑х часов ночи, я плюнул, слопал таблетку радедорма, оставшуюся от тех незатейливых времен, когда купить его в аптеке было так же просто, как аспирин и все–таки отрубился. Одной из мыслей, пока я не провалился в душноватый медикаментозный сон, была та, что благодаря таким вот коктейлям из кофеина с транквилизаторами, с изрядной дозой адреналина, вырабатываемого на работе, до пенсии мне точно не дотянуть.

На следующий день, я все же решился подвигнуть себя на хозяйственные работы. Уборка холостяцкого жилья заняла немного времени, благо персидских ковров мы с Иркой так и не нажили за недолгое время супружества. Погоняв швабру–лентяйку по ламинату, и протерев пыль с не столь уж многочисленной мебели, я счел задачу по уборке выполненной на достаточно приемлемом уровне. «Накормив» стиральную машину бельем из пластмассовой корзины, я в который раз помянул добрым словом и пожелал всех возможных благ создателям автоматического чуда. Не на этом, так на том свете. Запустив цикл стирки, я выбрался на рынок. Торговля шла вяловато, продавщицы большей частью курили под полосатыми тентами, посасывали пиво и неторопливо обсуждали сплетни и новости последних дней, плавно переходящие друг в друга.

Странно, но факт: мы, анестезиологи–реаниматологи до сих пор остаемся публикой, практически неизвестной широким массам. Хирург, терапевт — этих знают, скажешь: «я — хирург» — уважительно головой кивнут: как же, профессия нужная. А я как–то своему однокласснику, на вопрос «чем занимаешься?», больно уж просто ответил: дескать, наркоз даю, «И все?» — недоуменно глянул на меня однокашник. Как он мне сам потом сказал, «дать наркоз» — в его понимании было делом пустяковым, сродни работе сантехника — открыл вентиль, пустил воду и сиди, кури.

Так что, несмотря на довольно уже продолжительный стаж работы, на улице меня по–прежнему не узнавали, а потому охотно обсуждали среди прочих и околомедицинские новости.

Так, я в очередной раз узнал, что в больнице нашей лечить вообще не умеют, если что — надо ехать в город. С прискорбием я узнал также, что ногу–то, Сергею, оказывается, оторвало начисто, и если бы не приезжий врач, который (слава Богу) уже работает, он бы вообще не выжил. Интересной также была новость (это я услышал уже возле другой палатки), что на танцах одного парня ударили утюгом в сердце. Вроде бы ударил сын Винотыкина, того, что гоняет машины, после чего скрылся, и дома не ночевал.

Набив пакет продуктами, я вернулся домой и заполнил, наконец, зияющие провалы в нутре холодильника.

А собственно, чего это я сижу дома? Хотелось мне в лес на пригорок? — хотелось. День сегодня хороший? — хороший. Будем надеяться, что Денис там справится, в крайнем случае, Семеныч отзвонит. На всякий случай я брякнул в отделение, осведомился о видах на урожай — все вроде было тихо, Олега, наконец–то сняли с дофамина. На вопрос, как там молодой доктор справляется, Николаевна с каким–то загадочным смешком сказала, что очень даже хорошо справляется, причем во всем. Ладно, работает и работает, а мне на озеро пора.

Озеро, или, скорее озерцо в славном городе Лесногорске — рукотворное. Вскоре после войны здесь начали добывать песок, выкопав ряд длинных, параллельных друг другу карьеров. Разработка шла успешно, самосвалы вереницей выстраивались в очередь за дешевым строительным материалом, натужно рычали экскаваторы, пока не вскрыли водоносный горизонт. Глубинные ключи в момент залили уже выкопанные карьеры, еле технику успели отогнать. После этого дальнейшую разработку стали экономически невыгодной и опустевшие от техники берега моментально заросли камышами. Лесничество высадило на песчаных холмах вокруг нового водоема сосны, скоро заплескалась в озере рыба. В общем, не было счастья, да несчастье помогло — вместо песчаных бурь, которые, как рассказывали старожилы, по свирепости не уступали сахарским самумам, город заполучил вполне нормальную зону отдыха.

Наскоро собрав необходимые вещи, я забросил пакет в старенькую «копейку», которая стонала и охала, но продолжала стойко возить непутевого доктора, доходов которого хватало лишь на покупку подобного реликта. Ну, не умею я тянуть из людей деньги за жизнь и здоровье! Пионерско–комсомольско–советское воспитание тому ли виной, или врожденная недоделанность — не знаю, но у меня до сих пор недостает силы воли или наглости, честно глядя в глаза маме какого–нибудь очередного Юры Ласточкина, назвать сумму, без которой ее сына лечить будет очень тяжело, практически невозможно. Я, положим, не святой Бенедикт, кое–какое имущество у меня имеется, и от приносимых пакетов я не отказываюсь. Но специально вынимать из людей деньги, или те же пакеты я тоже не в состоянии. Каюсь, пытался, что–то мямлить про «благодарность», но самому стало настолько гнусно от себя самого же, что плюнул и больше к этой теме не возвращался. «Не бери ничего, и не бойся никого» — говаривала покойная бабка Фрося. А на озеро я и на «копейке» доеду.

Свернув с асфальтированной двухполоски на грунтовую дорогу, ведущую через лесопосадку к озеру, я сбавил скорость и поехал медленнее, плавно переваливаясь на узловатых сосновых корнях, плетями расползшихся по всей дороге. За послевоенные годы сосны вымахали вверх, как колонны, но так и не смогли скрыть окопы и траншеи, оплывшие, но до сих пор угадываемые капониры, оставшиеся с того времени, когда здесь стоял фронт. Пацанами мы постоянно пропадали здесь, и чуть дальше, на остатках железнодорожного моста, разбомбленного в 43‑м нашей авиацией. Вместе с мостом под бомбы угодил и эшелон с боеприпасами, так что, порывшись в нашпигованной обломками кирпича и осколками железа земле, можно было накопать всяких разных интересных штучек, которые замечательно взрывались, будучи брошенными в костер. Иногда, правда, они взрывались и без костра, напрочь отрывая тонкие мальчишеские пальцы, татуируя кожу на лице черно–синими точками. Но, по нашему глубокому убеждению, взрывались они исключительно у неумелых людей. Мы — другое дело! Мы абсолютно точно «знали», как с помощью молотка и плоскогубцев развинтить непослушную «лимонку», или сколько минут спустя надо подходить к потухшему костру, чтобы подбросить свежую порцию дровишек и все — таки взорвать упрямый снаряд немецкой 37‑миллиметровки. Не отношу себя к сильно верующим, но всегда тихонько крещусь, когда очередного «знатока» привозят в больницу. Боюсь, что привозить их будут и тогда, когда я стану шамкающим пенсионером — столько напихано в здешней земле разной гадости.